Наука не может быть эффективной

Зачем технарям философия

Мы задавались вопросом о том, как заполнить пробел между теоретиками — фанатами Стругацких и конкретными разработками, которые хочет увидеть бизнес. Одна из идей состояла в популяризации подхода Стоукса.

Если мы отойдем от линейного понимания инноваций, то людям будет легче сориентироваться, как все это работает.

Пока мы думаем линейно, ученый, который видит себя в начале линейки, просто не понимает, зачем ему двигаться дальше. Поэтому нужно доносить мысль о том, что в этом лесу нужны разные звери — боры, пастеры, эдисоны, собиратели птичек. Если кто-то выпадает из экосистемы, то она начинает барахлить.

Сейчас на государственном уровне развивают идею о том, что студентов инженерных и естественно-научных вузов нужно усиленно обучать модели Эдисона, или предпринимательству. Но пока складывается впечатление, что это не очень хорошо работает. Потому что студенты похожи на своих профессоров почти так же, как дети похожи на родителей. И если профессора университетов — теоретики и продолжают жить в мире Стругацких, то почему студенты должны быть другими?

Важно также приближать научное сообщество не только к бизнесу, но и к обществу в целом. Технологическими разработками потом пользуемся мы с вами, обычные люди

А российский разработчик, не имея представления о мире за пределами технологий, выдает продукт, который неудобен в использовании.

В США эту проблему научились решать. 10–15 лет назад в MIT заставили всех инженеров в обязательном порядке проходить определенный набор социогуманитарных курсов — историю и философию технологии, публичную политику в сфере технологий. Google, Apple, Microsoft специально нанимают антропологов, чтобы приблизить процесс разработок к интересам обычных людей.

Хотя некоторые подвижки в соединении науки с потребностями бизнеса и общества в России все-таки есть. К примеру, еще недавно считалось, что страна плотно сидит на пресловутой сырьевой игле, поэтому все деньги, в том числе на исследования, идут только в нефтегазовый сектор. Даже в глобальное потепление верили не все. И никто не мог допустить, что углеводороды рано или поздно перестанут покупать на фоне борьбы с климатическими изменениями.

Теперь все понимают, что глобальное потепление — это реальность. И требуются ученые, которые придумают выход из ситуации с углем, нефтью и газом. Необходимо развивать новые отрасли, приспосабливаться к новым реалиям, перестраивать нашу промышленность.

Зарубежные исследователи не сильно хотят работать в нашей стране: это обусловлено и санкциями, и общим токсичным положением, которое мы сами для себя создали. Поэтому нет смысла ждать, что кто-то приедет к нам перестраивать промышленность на «зеленые рельсы». Остаются только отечественные исследователи. И именно с ними нужно всем этим заниматься.

На чем будем летать

— В свете того, что вы сказали об оптимальном продуктовом ряде для нашей авиации, два вопроса для уточнения. Во-первых, у нас много говорили о совместном самолете с Китаем, а недавно прозвучало уже несколько каких-то очень скептических по поводу этого проекта.

И во-вторых, была презентация нескольких вариантов самолетов малой авиации вместо кукурузников, условно говоря, и тоже как-то это не получило развития. Непонятно, они вообще пошли в дело или нет.

— По советско-китайскому широкофюзеляжному самолету: самолет такой размерности для нужд российской гражданской авиации не очень интересен. Мы уже отметили, что нам, скорее, нужны узкофюзеляжные самолеты, в том числе дальнемагистральные. Это результаты обширных, разносторонних расчетов и моделирования.

Для чего самолет делается? Одно из двух: или он нужен тебе как самолет и ты его в собственной транспортной системе собираешься использовать (но у нас потребность в ШФС очень скромна), или он нужен тебе как продукт на продажу и ты с его помощью собираешься зарабатывать деньги. Про первое мы сказали, а про второе — надо тщательно отслеживать распределение производственных задач, вклада России и КНР и ожидаемых прибылей. Хотя, разумеется, могут быть резоны более высокого уровня, чем уровень отрасли. Любая международная кооперация, в том числе в авиастроении, должна соответствовать нашим национальным интересам, в широком смысле.

 Если углубиться в технические подробности по номенклатуре, то производственные технологии надо замещать все, поскольку подавляющее большинство оборудования и даже ПО производственного назначения было импортным, и это все нужно начинать и делать-делать-делать…

А по вопросу малой авиации в последние годы наметилась тенденция к некоей централизации, «живое творчество масс» (как в 1990-е, когда возникали десятки проектов легких ВС, но ни одно не пошло в серию) почти сошло на нет. И с некоторых пор у нас есть единый проект — ЛМС «Байкал» разработки и производства Уральского завода гражданской авиации. Он недавно первый полет совершил. Там не без проблем, но считается, что это теперь «наше всё». До идеала кукурузника с экономической точки зрения, я имею в виду по дешевизне в производстве, он, конечно, не дойдет, но это самолет достаточно простой, без всяких технологических прорывов. Более-менее на современном уровне задуманный и реально летающий самолет.

— Наши производственные мощности способны обеспечить его массовое производство?

— Под него, по крайней мере, их достаточно быстро можно развернуть. Он без изысков, он цельнометаллический, там никаких особых инноваций нет.

— А как теперь летать за границу? Тоже на средних самолетах?

— За границу и до того большая часть рейсов от нас осуществлялась, за исключением курортных и совсем дальних направлений, на среднемагистральных самолетах.

— А на курорты как?

— Действительно, широкофюзеляжные самолеты если и были востребованы в нашей гражданской авиации, то именно на указанных направлениях. Тут ситуация такая: даже в благоприятные годы их количество в парках отечественных авиакомпаний было в районе сотни. То есть понятно, что делать свой автономный проект в расчете на такую серийность неинтересно, он получится золотой.

— Но у нас же есть Ил-96.

— Который, собственно, используется в качестве борта номер один. Понятно, что по экономичности он, конечно, уступает своим зарубежным двухдвигательным аналогам. Но если его рассматривать как средство обеспечения нашей автономии, то с этой точки зрения он вполне приемлем. Скорее всего, возможностей сильного масштабирования его производства нет. Пока их делают для госструктур по одной-две штуки в год. С другой стороны, как я сказал, их и в сумме по стране нужно в пределах нескольких десятков.

— То есть, в принципе, он может быть использован для замещения в этой нише?

— Может, конечно. Он и использовался, он же летал. Просто когда со временем появились более экономичные зарубежные конкуренты (причем это не только топливо, это и техобслуживание, и ремонт, и прочие статьи затрат), он этой конкуренции не выдержал. В «Аэрофлоте» их шесть штук было — их поставили к забору. Но для своего времени они соответствовали всем экологическим нормам. Летали же в Америку, например, на них (причем, даже в Лос-Анджелес, с половинной загрузкой). Но это имело свою цену.

Поэтому если в такой полумобилизационной модели экономики будет приказано обеспечить связь нашей страны с заграницей, включая очень дальнюю, — да, это можно будет сделать на Ил-96. Хотя, конечно, это будет коммерчески гораздо дороже, чем на современных иномарках в этом сегменте.

Ил-96 используется в качестве борта номер один

Wikipedia

В память о Марчуке

В мире постоянно увеличивается значение знаний. Ученые играют все большую роль в развитии человечества. Оно все-таки прошло путь от Аристотеля и Пифагора до Большого адронного коллайдера. Это научное мероприятие – поиск какого-то бозона – с точки зрения рыночной экономики весьма неэффективно. Но правительства развитых стран идут на это, потому что понимают высокие цели этого проекта.

Наша страна почему-то движется в противоположном направлении. У нас значение интеллектуальной составляющей постоянно снижается. Сейчас уже многие считают, что не стоит тратить деньги на науку, лучше пустить их на модернизацию ЖКХ. Надо понимать, что все в мире взаимосвязано. ЖКХ не будет работать, если у этой отрасли не будет интеллектуального управления. Если вы сжимаете сферу фундаментальной или прикладной науки, взамен получаете отупение и разврат в обществе. Я хочу надеяться, что в нашем обществе роль ученых будет возрождена, они станут уважаемыми людьми, как было в старые, в том числе советские, времена.

Меня поразил недавний факт: Борис Березовский и Гурий Марчук умерли в один день. Вся пресса писала о Березовском. Никто не вспомнил Марчука, последнего президента Академии наук СССР, члена правительства, человека, много сделавшего для страны. Грустно. Но я не теряю оптимизма. Верю, что вместе мы вырулим на ту дорогу, по которой идут интеллектуально развитые люди.

Что именно хотят изменить в действующей системе

Председатель профильного комитета Совфеда Лилия Гумерова сообщила, что сенаторы уже подготовили законопроект, касающийся новой системы высшего образования. Документ пока находится в стадии обсуждения.

Ключевых предложений, по её словам, три:

• сократить количество бакалавриата на некоторых, прежде всего инженерных, направлениях подготовки;
• дать возможность поступать в магистратуру на бюджетные места после специалитета (сейчас такое право есть лишь у бакалавров);
• ввести ограничение на поступление в магистратуру после непрофильного бакалавриата или специалитета (когда направления подготовки там и там не близки).

По некоторым направлениям, как считает Гумерова, стоит сохранить подготовку бакалавров и магистров, в том числе учитывая интересов иностранных студентов «и помня нашу интегрированность в международное образовательное пространство».

По словам Гумеровой, ректоры и работодатели уже поддержали поэтапный отказ от Болонской системы. Однако разработка новой системы образования — процесс, требующий серьёзного подхода, и ему должна предшествовать «дискуссия на самых разных площадках».

Замглавы Минобрнауки Дмитрий Афанасьев согласился с необходимостью дискуссий: «Очень важно услышать позицию регионов, отраслей и самих студентов, кстати, тоже». Он также отметил, что речи не идёт ни «о каком-то катастрофическом сломе», ни о возвращении к советской системе: «Мы когда перелистываем страницу, мы её не сжигаем, а осмысливаем»

Нужно взять из накопленного опыта хорошее и отбросить неудачное.

«Речь не идёт о возвращении к какому-то предшествующему состоянию, к советскому. Мы должны понять, какие задачи сегодня стоят перед системой образования и  перспективы развития экономики и социальной сферы, внешнеполитической ситуации, нашей безопасности. И адаптировать, как это всегда было в истории, нашу систему образования к этим вызовам и трендам», — пояснил он.

Причём интегрировать в новую систему, по мнению Афанасьева, нужны как лучшие практики советского и российского, так и мирового образования: «Мы же не закрываем нашу систему: и образование, и наука является и будет всё равно гуманитарным мостом поверх каких-то конфликтов и идеологических расколов», — надеется он.

Словом, планы, по его словам, — придумать что-то своё, и хорошо бы с красивым, привлекательным названием. При этом предстоит разобраться в следующих вопросах:

• как сделать специалитет равноправным с бакалавриатом уровнем образования (тут, скорее всего, имелось в виду право на поступление в магистратуру после него);
• как обеспечить преобладание специалитета в необходимых областях;
• как изменить подходы к магистратуре;
• где географически сосредоточить основные места специалитета и магистратуры.

При этом новая система, подвёл итог Афанасьев, будет оригинальной, не станет копировать и подчиняться каким-то однозначным внешним стандартам, а будет исходить из национальных интересов и задач научно-технического развития страны.

Она будет сложной в том смысле, что в таких ключевых сферах, как инженерное дело, безопасность, медицина, образование и какие-то ещё, о которых ещё предстоит договориться, должен преобладать специалитет — где-то пятилетний, а где-то и шестилетний. Вместе с тем там, где не требуется такой долгий срок, можно сохранить короткий трек подготовки бакалавров, считает замминистра.

Не только прибыль

Человечество не может развиваться без науки. И в первую очередь без общественных наук, к которым относится экономика. Именно науки, изучающие общество, подсказывают ему, куда надо идти, каким должен быть следующий шаг.

Сейчас многие справедливо говорят, что экономическая наука находится в кризисе. В самом деле, первые лауреаты-экономисты занимались фундаментальными исследованиями. В последние годы премии дают за решение частных проблем. Классическая экономика изучила рыночный механизм до мельчайших деталей. Рыночная экономика себя исчерпала, и мы должны искать ее новое качество.

Кое-какие исследования на эту тему есть. И есть практический опыт смешанных экономик. Например, в Китае или Арабских Эмиратах. Конечно, это экономики разные. Но они дают основания для экономических исследований о том, как можно соединить рыночные и плановые механизмы или рыночные и семейно-родовые.

Человечество за свою историю выработало много разных экономических механизмов. И надо их изучать. Крупнейшие архитектурные памятники, дошедшие до нас (Тадж-Махал, египетские пирамиды), были построены не за счет рыночных процентов, а на каких-то других принципах. Понятно, за счет труда рабов. Однако же и в древние времена люди умели накапливать деньги и направлять их на строительство грандиозных сооружений. И этот опыт может быть полезен в будущем.

Надо изменить устоявшиеся представления. Классическая рыночная экономика исходит из принципа эффективности. В какое-то предприятие вкладывают деньги, предприятие работает, приносит инвесторам новые деньги. Инвесторы получают больше, чем затратили. Эффективность становится главным критерием успешности, а прибыль – целью любого предприятия.

Но почему это должно быть всеобщим законом? Все люди по-разному устроены, и у кого-то могут быть совсем другие цели. Например, нельзя оценивать с точки зрения эффективности советский (да и американский тоже) космический проект. Понятно, что задачей этих проектов была победа в конкуренции СССР и США. Полет Юрия Гагарина не принес никому дивидендов, но человечество открыло для себя новую эру.

Веками на нашей земле стоят прекрасные храмы и дворцы. На их создание ушло много средств. Но никто не ставил задачу строить их «эффективно» или экономить на строительстве. Была задача строить красиво и на века. Эти сооружения не имеют рыночной цены.

Посмотрите, на чем основаны мировые религии, на чем основаны Ветхий и Новый Заветы. Все правила поведения людей, все заповеди не говорят людям: надо зарабатывать больше денег. Напротив, заповеди утверждают моральные, этические нормы поведения людей.

Разве Фритьоф Нансен искал путь к Северному полюсу, чтобы там заработать много денег? Или Ерофей Хабаров открывал Дальний Восток ради прибыли? Это были люди, обладавшие проектным мышлением. Это значит, что у них были цели, более высокие и благородные, чем прибыль.

Я думаю, что будущее – за проектной экономикой. Слово «проект» в моем понимании означает наличие высокой цели, которую вместе с тобой разделяют много других людей, к этой цели надо стремиться, надо ее достигать, независимо от того, приносит это прибыль или нет. Как раз наиболее благородные проекты прибыли-то и не приносят. Поэтому проектная экономика противоречит рыночным принципам.

Строительство скоростных железных дорог по всей России, в том числе в Сибири и на Дальнем Востоке, может быть очень затратным проектом. Но в основе такого проекта – сохранение целостности страны. Если мы возьмемся за него, не будет разговоров, что там все скоро опустеет и у нас отберут то, что Хабаров и другие исследователи присоединяли в России.

Проектное мышление как-то надо внедрять в жизнь. Оно не всех устраивает. У нас, конечно, есть проекты. Например, проект Олимпиады в Сочи. Это хороший проект

Ведь была цель показать, что Россия в состоянии сделать что-то важное для мира. Но проект погряз в воровстве, у людей сложилось впечатление, что все это лишь напрасная трата миллиардов бюджетных денег

Кстати, многие сейчас вспоминают советские проекты – ДнепроГЭС, Магнитогорск, Комсомольск-на-Амуре. Вспоминают добрым словом. А вот БАМ вспоминают уже не так. Хороший был проект, но менеджмент плохой. Проект надо очень тщательно прорабатывать до мельчайших деталей. Именно здесь и будут востребованы проектные изыскания, конструкторские бюро, НИИ, о которых я уже говорил. Именно такие учреждения прикладной науки должны доводить до практического воплощения большие научно обоснованные проекты.

Зачем бизнесу наука

Если мыслить в терминах экономической теории, то теоретическое фундаментальное знание представляет собой некое общественное благо. Это идея, которую придумывают ученые и которая когда-нибудь сможет принести всем пользу. Почему бизнес во многих странах готов за нее платить?

Одно из распространенных убеждений состоит в том, что очень часто прорывные технологии проявляются именно на самой ранней стадии разработки идеи. И если ты финансируешь фундаментальные исследования, то в процессе есть шанс обнаружить разработку, которая потом может выйти на рынок в виде определенной технологии. И технологию можно будет продавать.

Что же мешает им запустить финансирование? Счетная палата в своем отчете за 2020 год предположила, что одна из проблем — в токсичности большого количества госденег в секторе исследований и разработок. Здесь можно выделить два вида такой токсичности.

Во-первых, это токсичность использования бюджетных средств. Когда есть государственный оборонный заказ, средства часто используются университетами и НИИ не на решение действительно актуальных проблем, а на какие-то свои, нередко нерелевантные для общества и экономики темы. Или на технологии, которые давно устарели либо имеют технические недостатки, вроде истории с «Сухим» — на сложности предпродажного обслуживания, ремонта и технической поддержки указывала в прошлом году Государственная транспортная лизинговая компания.

Вдобавок эти средства распределяются среди ограниченного набора исследовательских структур, которые становятся олигополистами и теряют стимул работать на рыночный спрос. Ведь им и так дают деньги. Один из примеров такой коллаборации — «Вертолеты России» и НИЦ «Институт им. Н.Е. Жуковского».

Экономика образования

Как работают наукограды в России

Вторая проблема связана с избыточным требованием к отчетности, в том числе бумажной, с процедурами контроля за результатами расходования средств. Все это, по мнению экспертов Счетной палаты, во многом объясняет, почему госфинансирование не идет на удовлетворение запросов малого и среднего инновационного бизнеса.

При этом в России сегодня один из самых высоких уровней веры в науку в обществе. У нас большой процент технооптимистов, которые считают, что наука и технологии двигают нас в сторону улучшений. Предприниматели в этом плане, наверное, мало отличаются от остального населения.

И все-таки бизнес ожидает, что у любого теоретического знания будет прикладной результат. В чистую фундаментальную науку мало кто верит.

Если взять все средства, выделяемые на науку и бизнесом, и государством, то их распределение в России и Америке окажется очень похожим. В США, по данным за 2019 год, только 17% общих расходов на науку шли на фундаментальное направление, 20% — на прикладные исследования, 63% — на разработки. В России цифры отличаются буквально на 1–2 п.п.

Но здесь нужно помнить, что у нас по сравнению с развитыми странами вообще очень мало денег идет на науку. Стандартная цифра для большинства государств — от 4% ВВП. В России — 1% ВВП, причем до этой цифры мы дошли недавно. К тому же ВВП у нас разный.

Ольга Бычкова

(Фото: Асхат Бардынов для РБК)

Как финансируют науку

Мы часто слышим, что фундаментальная наука финансируется недостаточно. Хотя начиная с 2000-х годов расходы на науку постепенно растут практически во всех странах, включая Россию. Если в 2010-м на фундаментальные исследования из федерального бюджета было направлено ₽82,2 млрд, то к 2019 году сумма выросла до ₽252,2 млрд.

Общие затраты на науку и доля внутренних затрат на научные исследования и разработки в ВВП в 2000–2018 годах

Однако получить эти средства непросто. Деньги на фундаментальную науку в нашей стране выделяет только одна структура — Российский научный фонд (РНФ). До недавнего времени был еще Российский фонд фундаментальных исследований. Но в 2021 году все фонды передаются в РНФ.

Академическое сообщество обеспокоено тем, что у нас фактически появляется монополист. Это порождает большую конкуренцию среди ученых-исследователей, и чаще всего эта конкуренция плохого качества. К тому же рассчитывать на финансирование от РНФ могут далеко не все.

Здесь действует сложная система отбора. В любой стране есть стратегия научно-технического развития. У нас новую редакцию такой стратегии выпустили в марте 2021 года, в ней описаны приоритетные направления развития науки и технологий — цифровые и «зеленые» технологии, медицина, противодействие источникам опасности для общества, экономики и государства и пр.

Когда ты подаешь заявку на грант в РНФ, предполагается, что ты поставишь галочку возле одного из этих приоритетных направлений. Поэтому гуманитарии сейчас находятся в более сложной ситуации. Мне, как социологу, тяжело доказать, что я, допустим, приношу пользу для военной безопасности России. Да и не очень-то хочется. Есть две графы — «Противодействие угрозам» и «Вызовы обществу», и это единственные понятные графы, в которые попадают социальные и гуманитарные науки. Но часто даже под эти галочки наши исследования не подходят.

Если посмотреть на США, которые зачастую задавали модель управления академической средой, то у них еще с 1940-х годов развивалась идея о том, что нужно создать именно один большой фонд, который бы вкладывал деньги в развитие фундаментальной науки. Ученый и администратор Вэнивар Буш в военные годы работал в Бюро научных исследований и развития, которое координировало в том числе Манхэттенский проект (секретную программу по разработке ядерного оружия. — РБК Тренды). Буш утверждал, что без фундаментальных исследований ничего работать не будет — ни инженерные разработки, ни прикладные проекты. Он очень активно добивался выделения средств на создание единой большой структуры. В итоге появился Национальный научный фонд — National Science Foundation.

Бюджет NSF в прошлом году — $8,3 млрд, в 2021-м — уже $8,5 млрд. Эти суммы составляют около 25% всех расходов госбюджета США на фундаментальные исследования. В некоторых дисциплинах (математика, компьютерные науки, экономика и социальные науки) NSF — единственный источник федерального финансирования. В других дисциплинах деньги дает не только NSF, но и другие федеральные агентства, такие как NASA или природоохранное EPA.

Фактически наш РНФ — это калька американского фонда, его даже назвали по образцу США. И вроде бы получается, что в Америке в отдельных дисциплинах тоже один монополист, как и в России. На что же нам жаловаться?

Дело в том, что Россия — одна из немногих стран мира, где явно виден перекос в финансировании науки в сторону государственного сектора. У нас около 60% средств на всю науку — и прикладную, и фундаментальную — это деньги госбюджета. В США эта доля составляет максимум 23%, в которые входит NSF. Большую часть дает предпринимательский сектор.

Структура внутренних затрат на исследования и разработки по источникам финансирования в первой десятке лидеров (по общему объему внутренних затрат на исследования и разработки, в % за 2019 или ближайшие годы, по которым имеются данные)

У нас же ситуация перевернутая. Вдобавок тем бизнесом, который поддерживает науку в России, часто оказываются госкорпорации. Но едва ли их можно считать бизнесом в полном смысле слова.

Кто-нибудь пожалел преподавателей вузов?

Сенатор и бывший ректор Тверского государственного университета Людмила Скаковская высказалась, конечно, за реформу, но и немного посетовала:

«Преподаватели плачут, переписывая, уж извините, пожалуйста, все свои конспекты и готовясь к лекциям. Мы постоянно что-то меняем. То количество часов уменьшаем, то что-то по-другому называется, ну и так далее».

Ранее мы подробно писали о том, почему в России решили отказаться от Болонской системы и какими могут быть последствия.

Недавно также стало известно о том, что Минобрнауки порекомендовало вузам отказаться от сотрудничества по Erasmus+ (это международный проект по обмену студентами и академической мобильности преподавателей).

Вслед за новостями об отмене Болонской системы зазвучали призывы отказаться и от ЕГЭ. Правда, пока эту идею отвергают.

Кстати, переосмыслением высшего образования сейчас занимаются не только в России. ЮНЕСКО недавно призвала к тому же.

Первый испытательный полёт уже скоро

«Стриж» на МАКС-2021. Фото: Андрей Антонюк / MASHNEWS

— Какая из стран, разрабатывающих сверхзвуковые гражданские самолёты, продвинулась дальше других?

— Исследования в обеспечение разработки СГС ведут ИКАО, NASA (США), JAXA (Япония) и другие организации. Ожидается, что проект нормативных требований к таким самолётам может быть сформирован не ранее 2027 года, по мере наработки статистических данных при полётах демонстраторов технологий СГС. Первым из них может стать проект демонстратора технологий снижения звукового удара Х-59 QueSST, разрабатываемый в США компанией Lockheed Martin по заказу NASA.

Первый полёт этого самолёта ожидается в 2023 году, тестовая программа исследований в 2025–2026 годах предполагает большое количество полётов над населёнными территориями для оценки восприятия звукового удара добровольцами. Прогнозируемый уровень громкости звукового удара Х-59 при полёте со скоростью, соответствующей числу М = 1,42, на высоте 16,5 км не должен превысить 75 PLdB*.

Материалы исследований будут переданы в ИКАО для формирования норм по уровню звукового удара для перспективных сверхзвуковых гражданских самолётов.

Соответственно, переход к опытно-конструкторским работам (ОКР) по серийному СГС нового поколения возможен ближе к 2030 году, после утверждения нормативных требований и подтверждения эффективности и реализуемости всего комплекса разрабатываемых технологий и технических решений.

*PLdB — уровень принятого децибела, используется для измерения сверхзвукового шума. Самолёт «Конкорд» генерировал шум, равный 105–110 PLdB. Он был похож на звук выстрела; в зданиях, над которыми пролетал «Конкорд», вибрировали оконные стёкла. Звуковой удар на уровне 70–90  PLdB сопоставим с хлопком дверцы автомобиля.

— Учёные разных стран, пытаясь решить проблему звукового удара, предлагают одни и те же решения?

— В условиях отсутствия норм на уровень звукового удара некоторые разработчики СГС нового поколения занимаются созданием двухрежимных летательных аппаратов. Это когда полёт на сверхзвуке реализуется только над водной поверхностью (проект BOOM Overture, США) либо выполняется над населённой сушей на скорости, соответствующей числу Маха меньше 1,2. В таком случае, при благоприятном состоянии атмосферы, ударные волны отражаются от более тёплого приземного слоя атмосферы и не достигают поверхности земли (проект Aerion AS2, США, закрыт в 2021 году).

При этом наблюдается регулярное изменение технических концепций проектов, что связано с недостаточным уровнем научно-технического задела и высокими рисками технической реализации создания летательного аппарата.

— Какие ещё нерешённые вопросы тормозят появление нового самолёта?

— Актуальной проблемой является отсутствие готовых к применению современных бесфорсажных двигателей умеренной степени двухконтурности. Это не позволяет увязать технический облик будущего самолёта и выполнить отработку технологий снижения шума в районе аэропорта.

Таким образом, несмотря на существенный прогресс по отдельным тематическим направлениям, созданный в мире к настоящему времени научно-технический задел недостаточен для начала опытно-конструкторских работ по созданию СГС даже лёгкого класса.

Для разработки СГС среднего и тяжёлого классов требуется проведение дополнительных поисковых и технологических научно-исследовательских работ.

Также стоит отметить, что нормы на уровень звукового удара и шума в районе аэропорта с большой вероятностью могут быть использованы как инструмент конкурентной борьбы, поэтому открытие ОКР до принятия ИКАО хотя бы предварительного проекта норм — нецелесообразно.

Как показывает мировая практика, открытие ОКР по самолёту с качественно новыми свойствами (сверхзвуковая скорость) и требованиями (по экологическим характеристикам) без отработки новых технических решений до 6 УГТ* приводит к тратам значительных ресурсов без достижения практического результата. Так, в 1980–1990-е годы компания Boeing вложила порядка $10 млрд в ОКР по сверхзвуковому пассажирскому самолёту второго поколения (М = 2, вместимость — 200 пассажиров) с нулевым результатом.

*УГТ — уровень готовности технологии. Это характеристика соответствия конкретной технологии уровню её зрелости от идеи до серийного производства. Шкала УГТ — перечень стадий создания объекта от идеи (уровень 0) до полной готовности (уровень 9).